— Ты вот что, Николай, оставь пулемет и веди людей дальше. Вот карта, здесь обозначен маршрут.

Колян усмехнулся:

— Ага! Если бы я еще че понимал в твоей карте. Я точно уведу отряд куда-нибудь, как Сусанин, в натуре. К тому же ты, Шах, ранен. Нет уж, веди ребят, как вел. А останусь я! Ты мне только пару гранат дай. И помоги позицию выбрать. Ты ж бывший дух, у тебя опыта не ровня мне.

Чеченец после недолгих раздумий согласился. Вместе они оборудовали основную и запасную позиции, отряд ушел, а Николай остался. Устроился в ячейке, разложил рядом магазины — пять штук по сорок патронов. Закурил. Думать ни о чем не хотелось.

Вдруг из балки, куда ушли раненые, послышалось движение. К его позиции кто-то явно приближался с тыла. Человек или зверь? Хотя какой к черту зверь, после такой канонады? Значит, человек? Но кто? Колян резко развернул пулемет. Звуки шагов доносились уже отчетливо. Только они, эти шаги, были неуверенными… или крадущимися?

— Колян! Не стреляй! Свои!

Горшков в изумлении воскликнул:

— Твою мать! Ты откуда взялся?

Николай, конечно, сразу узнал голос своего друга. Шел Ветров хромая. Отсюда и неуверенная, нетвердая походка. Константин приближался, держа в одной руке автомат, другой опираясь на самодельный костыль. За пояс заткнуты два магазина. Ветров решил принять последний бой вместе с другом, обрекая и себя на верную гибель. И сколько ни гнал его от себя Николай, Костя был неумолим.

Боевики появились минут через двадцать. Колян попытался посчитать бандитов, но духи все выходили и выходили из-за поворота, а головной боевик был практически под самым стволом пулемета Горшкова. Медлить больше нельзя. Колян прицелился и короткими очередями ударил по колонне, начиная с впереди идущего и далее вглубь. Он сделал это так быстро, что первые восемь моджахедов молча уткнулись в землю. Замешательство оставшихся в зоне обстрела позволило Николаю выбить еще несколько бандитов. Остальные, очухавшись, поспешили назад, за спасительный поворот. По Горшкову не выпустили ни одного патрона. Но он обнаружил себя. К тому же несколько духов все же прорвались в мертвую для пулемета зону. И тут ударил Костя, обескуражил бандитов, они прижались к скале. Николай чувствовал, что враг под ним и наверняка готовит подлянку. Он выдернул кольцо предохранительной чеки гранаты и метнул вниз. Сам же вскочил и прыжком перелетел на запасную позицию, под длинную, отвлекающую противника очередь друга. Снизу раздался взрыв и вопли. Со своей новой точки Колян увидел, что там, куда он бросил гранату, на камнях корчатся бандиты. Он стал перезаряжать пулемет и, неловко повернувшись, почувствовал сильную боль в боку. Увидел, как из рукава вытекает кровь. Но заниматься раной не было времени. Колян открыл огонь по склону, откуда, уже обходя бойцов пятой роты, заходило несколько боевиков. В них стрелял и Константин. Коля развернул пулемет на поворот, и тут пулей обожгло руку, следом удар в плечо. Николай хотел поправить РПК, но рука не слушалась.

Поняв, что друга задело серьезно, из кустов выскочил Костя. Он прыжками, отталкиваясь неповрежденной ногой, перескакивал от валуна к валуну, отвлекая противника от товарища, стреляя очередями по два-три патрона.

Колян видел врага. Кое-как установив пулемет, открыл огонь, но РПК на половине очереди захлебнулся. Кончились патроны. Николай с трудом вставил пятый, последний магазин. А бандиты все наступали, они, казалось, были везде, и стреляли, стреляли, стреляли. У Коли закружилась голова, рана сильно кровоточила. Он терял кровь, а с ней и силы. Превозмогая головокружение и подступившую тошноту, Горшков выбрал цели и не спеша, методично стал посылать во врага очередные порции свинца. О том, что и в последнем магазине патроны тоже вот-вот кончатся, Колян не думал. И когда пулемет умолк, он здоровой рукой отбросил его от себя. Где-то сбоку вскрикнул Костя, автомат замолчал. И его достали бандиты! Горшков вытащил гранату, зубами выдернул кольцо, сжал в руке свое последнее оружие, глядя, как к нему приближается враг. Глаза начала затягивать пелена, и остальное он видел словно сквозь сон. Приближающиеся боевики вдруг стали падать на камни, усилился автоматный огонь, послышался отборный русский мат. Мимо пробежали солдаты в голубых беретах. Разум все более затуманивался, слабели пальцы. Еще немного, и он не удержит чеку, но вдруг чья-то сильная рука крепко сжала его ладонь. Шах аккуратно извлек гранату, обезвредил ее, быстро и профессионально раздел и перевязал Коляна, поднял на руки:

— Держись, солдат, держись! Сейчас мы тебя до медиков доставим. Ничего, Коль, ничего, главное — живой!

Последнее, что слышал Николай, — это слова Шаха. Тот говорил что-то, но смысл его слов до раненого солдата уже не доходил. Колян потерял сознание и очнулся в госпитале. В палате, где рядом лежали Костя и Гольдин. Позже он узнал, что десантный батальон, встреченный Шахом и приведенный в балку, разбил не только группу преследования, но и при огневой поддержке авиации уничтожил остатки когда-то тысячных отрядов Хабиба, Теймураза Костолома, Рашидхана и Окулиста. И что ему, деревенскому пареньку, присвоено звание Героя России!

А главное, что выжил Доронин, вызвавший огонь артиллерии на себя. Выжил чудом, став полным инвалидом, без ног и одной руки.

Из состояния глубокой задумчивости Николая вывел стук в окно. Он прозвучал как череда одиночных выстрелов, неожиданно и громко. Так, что Горшков даже вздрогнул. Обернулся к черному квадрату. Увидел за стеклом лицо отца. Показал рукой, чтобы тот прошел в кабинет.

— Ты чего, Коль, домой не идешь?

Увидел спиртное и закуску:

— Пьешь?

Николай ответил:

— Ты забыл, какое сегодня число?

Отец вспомнил:

— А?! Точно. Годовщина того боя, понятно. Но почему здесь, не дома? Мать бы стол накрыла. А то, как приехал, видели, ждали. Тебя все нет. Думали, дела по службе. А потом, когда часы за полночь перевалили, встревожились, не случилось ли что? Мать приказала идти в контору.

Николай удивился:

— А что, уже полночь? — Посмотрел на часы, удивленно проговорил: — Да, полпервого! Ты смотри, а я и не заметил. Вспомнил ту бойню, ребят, короче, будто вновь побывал на тех проклятых высотах. Ладно, действительно пора идти. Ты стакан-то за ребят махни?!

Отец не отказался:

— Это можно. Помянуть погибших героев — дело святое.

Иван Степанович Горшков принял от сына стакан, медленно выпил водку. Вздохнул:

— Пусть им, молодым, земля будет пухом.

Простившись со сторожем, которому Николай отдал остатки водки, Горшковы пошли мимо церкви к небольшому дому, единственному на всей улице, в котором еще горел свет.

Глава вторая

— Коля, вставай! Сынок, проснись!

Николай, не открывая глаз, недовольно спросил:

— Ну, чего еще, мать?

— Вставай, Коль! К тебе тетка Клава пришла, хочет увидеть, сын у нее с утра забузил!

Колян все еще находился во власти сна:

— Какая тетка Клава? У нас на деревне этих Клав как собак нерезаных!

— Да Стукачева, что возле бывшего сельмага живет!

— Каркуша, что ли?

— Во-во, Каркуша!

— Так бы сразу и сказала.

Горшков сбросил тело с кровати, потянулся, спросил:

— Где эта Стукачева?

— На крыльце! С отцом гутарит, на судьбу жалится. Да и немудрено, «повезло» ей с сыном. Мало, что сам дурак-дураком, особля когда выпьет, так и в жены такую же взял, из района приволок.

Николай остановил речь матери:

— Ты вот что, мам! Разговоры подобного рода прекрати! А лучше дай мне полотенце, пойду во двор, умоюсь!

Анастасия Петровна с оттенком обиды в голосе кивнула на окно, выходящее во внутренний двор небольшой усадьбы Горшковых:

— Полотенец на костыле висит, умывальник давеча до краев наполнила. Вот только почему ты так с матерью себя ведешь?

Надевая форменные брюки, Николай спросил:

— Как так, мать? Как всегда.

— Полностью высказаться ни о чем не дашь!